Обед во Франции показал мне великолепие простоты

Реклама

Поддерживается

Обычная, непритязательная еда все еще может таить в себе чудеса.

Лигая Мишан

Был конец июня, и солнце еще не садилось. В гостиничном номере стояли две кровати, поставленные рядом, «каждая лишь немного шире человеческого тела», — написал я в дневнике, который вел всю ту неделю и только эту неделю, а затем на долгие годы закопал в ящике. В ванной было жарко и душно; полотенца были тонкими. Единственное окно выходило на крышу, заваленную ржавыми обломками. И вот я оказался на Лазурном Берегу.

На другой кровати лежала молодая женщина примерно моего возраста. Каждый из нас зарабатывал на жизнь созданием рекламы. Наши агентства отправили нас сюда, на Каннский фестиваль рекламы, с большой скидкой, предназначенной для низкооплачиваемых 20-летних людей в начале их карьеры. Миссия заключалась в том, чтобы научиться чему-то у наших старейшин, тех мужчин (они по-прежнему в основном были мужчинами), которые носили футболки с костюмами и писали тексты типа «Галстук — это поводок общества» (реклама Harley-Davidson) — и кем, как я представлял, были в шикарных отелях на морской набережной, купаясь в шампанском.

Моей специальностью были отели: я работал на Гавайях, где стал поэтом туризма, пропагандируя пляжные курорты как места освобождения. Целевой аудиторией была пожилая женщина, которой я когда-нибудь стану, тоскующая по молодости, забывающая, что это было состояние почти постоянного отчаяния. Однажды я опробовал строчку «Вспомни, кем ты был до того, как у тебя появился постоянный адрес». Клиент выругался. «У каждого есть постоянный адрес», — сказал он. В то время я жил в переоборудованном гараже возле кладбища, третьем месте, которое я переехал за год.

Моя соседка по комнате Шанталь была из Швейцарии. Я попыталась описать ее в дневнике: «Подстриженные волосы цвета спокойного огня. Лицо, как у Одри Хепберн, аккуратно сложенные кости, быстрые глаза. Худощавая, как солдат, с татуировкой вдоль бока и половины поясницы». Было 11 часов вечера, и я весь день ничего не ел, кроме жирного круассана из минималистского завтрака «шведский стол» в отеле. Она встречалась с друзьями за ужином. Я бы пришел?

В лабиринтах старого квартала мы сидели за столиком снаружи, на каменной лестнице, спускающейся из другого столетия. Все ее друзья были швейцарцами, но любезно говорили по-английски. Вот они, стекающие со страниц дневника: Оливье, пригибаясь, чтобы скрыть свой рост, говорит обо всем, чем он хотел заняться в жизни, и обо всем сразу; Лукас с поцарапанной головой и вытянутым и серьезным лицом за тонко настроенными очками, останавливающийся, чтобы подобрать слова, желая только точных слов; Саша, здоровенный и веселый, дважды исключенный из школы за шалости (в том числе на спор выкинувший стул в окно, потому что ему нужны были деньги на обед), мечтавший купить верблюда, чтобы ездить на работу; и Марк, который был тише, поэтому мне пришлось наклониться, пока он рассказывал о поездке на мотоцикле из Таиланда в Мьянму, и который был достаточно красив, чтобы заставить меня нервничать.

Ресторан был обыкновенным — пластиковые стулья, грубые скатерти, свечи с низкими желобами — и безупречным. Я заказал салат де шевр шо — небрежную смесь зелени под кружочками козьего сыра с прозрачной вуалью из панировочных сухарей, аккуратно поджаренных на горячей сковороде. Зелень была свежей и прохладной, а сыр еще теплым. Мы разговаривали часами. Они выпили три бутылки вина; Я отпил. Когда пришел счет, мне сказали: «Вы ничего не должны».

Откуда они умели так жить, отдаваясь мгновению, этому гулу голосов, этим отражениям в стекле, без необходимости, чтобы оно куда-то вело? Мне всегда хотелось сюжета, мотивации, истории — какого-то мерцания, за которым можно гоняться всю ночь. Я задавался вопросом, был ли во мне американец, стремление побеждать. Я не понимал простого существования в мире.

Следующие три ночи Шанталь водила меня на набережную, на вечеринки в палатках вдоль пляжа. Они все были одинаковыми: «Плохая, громкая музыка и плохое, жидкое вино», — напоминает мне дневник. Иногда мы встречали американцев настолько пьяных, что их глаза были полны слез. Они хвастались своими расходными счетами: «На всех квитанциях написано «Heineken!»» Все, что они говорили, они выкрикивали. Я остался со швейцарцами.